Он знал, что шофер-телохранитель подобного ни за что не сделает — с «мерседесом» за двести тысяч долларов так не поступают, — так что у него было в распоряжении несколько минут, прежде чем этот парень их догонит.
Улицы вокруг были забиты пешеходами, но он видел эту парочку — они смеялись, видимо, радуясь, что ловко сбежали от телохранителя. Он проследовал за ними по Джеймс-стрит. Они продолжали смеяться и разговаривать, не обращая никакого внимания на окружающих.
Ошибка, серьезная ошибка.
Впереди показался рынок со стеклянной крышей. Там стояла толпа, собравшаяся вокруг уличных актеров, которые изображали белые мраморные статуи, и двигались только тогда, когда кто-нибудь бросал им монету.
И вдруг он оказался совсем рядом с ними и выстрелил из «беретты» с глушителем — два раза, прямо в сердце.
Девушка рухнула так, словно у нее из-под ног выдернули ковер.
Он не имел представления, кто она такая, и кто хотел, чтобы она умерла, и почему он этого хотел, и ему это было совершенно безразлично.
— Сердечный приступ! Человеку плохо! — крикнул он, потом повернулся и исчез в сгущающейся толпе. Прошел по Нил-стрит мимо пабов в викторианском стиле и обнаружил свою машину там, где ее бросил. Какой приятный сюрприз!
Безопаснее было остаться на ночь в Лондоне, но у него уже был билет на утренний самолет в Вашингтон.
Легкие деньги — впрочем, как и всегда, или почти всегда, до того прокола в Венеции. И с этим ему еще предстояло разобраться по полной программе.
Мы с Джоном встретились вечером после того, как от меня ушел последний пациент, в спортивном зале «Рокси Джим». Решили побоксировать. Моя практика постепенно расширялась, и теперешняя работа приносила мне большое удовлетворение и даже удовольствие — впервые за много лет.
Довольно странное ощущение нормальной жизни сначала удивляло меня, а потом я стал к нему привыкать.
— Прижми локти к корпусу, — говорил мне Сэмпсон, — пока я тебе башку не снес.
Я прижал локти к телу. Но это не очень помогло.
Этот здоровенный детина тут же выдал отличный прямой справа, от чего меня сразу повело. Я ушел в сторону и ответил ему крюком в открывшийся бок, но этот выпад, кажется, больше навредил моей руке, чем ему.
Но мои мысли были далеко от боксерского ринга. И минут через двадцать я поднял обе руки в перчатках, чувствуя боль в плечах.
— Технический нокаут, — сказал я сквозь зажатую в зубах капу. — Пошли чего-нибудь выпьем.
Мы взяли по бутылке пива и выпили прямо на улице перед входом в спортзал. Совсем не то, что я имел в виду, но все равно очень неплохо.
— Итак, — сказал Сэмпсон, — либо я тебя здорово обскакал, либо ты совсем не в форме. В чем дело?
— Ничего ты меня не обскакал, — упрямо заявил я.
— Все думаешь о вчерашнем? А? Давай выкладывай.
У нас у обоих было отвратное настроение после вчерашней беседы с Лайзой Брандт. Одно дело — прижать свидетеля и хоть чего-то добиться, и совсем другое — тыкаться, как слепой щенок, и не получить ничего.
— Ага, о вчерашнем, — кивнул я.
Сэмпсон присел на бордюр рядом со мной, опираясь спиной о стену.
— Алекс, тебе-то не стоит так беспокоиться.
— Смотри, какая отличная наклейка вон на том бампере, — сказал я в ответ.
— Я уж подумал, что у тебя все наладилось и все идет отлично, — заметил он. — По крайней мере в последнее время.
— Именно так. Хорошая работа, даже лучше, чем я думал.
— Тогда в чем проблема? Слишком много хорошего? Что тебя грызет?
Я уже сформулировал про себя и длинный ответ на его вопрос, и короткий. И выбрал второй.
— Мария.
Он понял, что я хотел сказать. И почему.
— Вчерашнее напомнило о ней?
— Ну да. Каким-то странным образом, но напомнило. Я вот все думаю: ты помнишь то время, когда ее убили? Тогда ведь у нас тоже проходила серия изнасилований. Помнишь?
Сэмпсон прищурился:
— Точно. Теперь припоминаю.
Я потер сбитые костяшки пальцев:
— Ну так вот. Я сейчас вроде как в раздвоенном состоянии. О чем бы я ни думал, все напоминает мне о Марии. И все, чем я ни занимаюсь, возвращает меня к делу о ее убийстве. Такое впечатление, словно я оказался в чистилище и сам не понимаю, что мне с этим делать.
Сэмпсон ждал, пока я закончу. В данный момент ему нечего было добавить. Я вздохнул, мы поднялись и двинулись по тротуару домой.
— Еще какая-нибудь информация об убийце Марии не появлялась? Есть что-нибудь новое? — спросил я. — Или Джаметти просто водил нас за нос?
— Алекс, почему бы тебе просто не жить спокойно?
— Джон, если бы я мог жить спокойно, я бы так и жил. Понятно? Может, именно так мне и нужно жить.
Он уставился на носки своих ботинок и не отводил от них взгляда, пока мы не прошли полквартала. Потом сказал ворчливо:
— Если я что-то узнаю, ты будешь первым, кому я об этом сообщу.
Майкл Салливан перестал верить людям, когда ему было четырнадцать или пятнадцать лет. Всем в его семействе было известно, что у дедушки Джеймса есть револьвер и что он хранит его в спальне, в нижнем ящике комода. Однажды в июне, через неделю после того, как его поперли из школы, Салливан взломал ящик и стащил этот револьвер.
Весь остаток дня он болтался по округе, засунув оружие за пояс штанов и прикрыв его выпущенной наружу рубашкой. Он вовсе не горел желанием кому-то его демонстрировать, но обнаружил, что ему нравится чувствовать себя вооруженным, очень нравится. Револьвер изменил все в его жизни. Из просто крутого парнишки он превратился в неуязвимого.